Новый день Миг, и Иван объявляет подъём.
Так не хочется вылезать из тёплого спальника.
Медленно и уверенно сборы заканчиваются, завтрак улегся приятным теплом в животе, на улице ещё темень. Деревенька спит.

Укладываемся в снежник и санки, примерка по местам.

Лаечки неугомонный народец, Динара и Алтай, кутерьма, радуются, сейчас в тайгу.

Бурашка тронулся, санки устремились следом. Усаживаемся, укладываемся с Саней поудобнее, полпути обещанный бродвей, оставшуюся часть колотун. Буранка до того ухабистая, что мы об днище волокуши обколотим все, что у нас есть.
Лайки сопровождают нас, бешено несясь по следу, приотстают.
Иван останавливается после первого километра. Разминаемся

Посвистывает собачек, командует им «в лодку».

Команда в сборе. Разговоры оставляем на потом. Вперёд!

Движок выходит на максимальные обороты, санки разгоняются. Скорость нарастает упругий ветер, прячу лицо в ладонях, мысли несутся следом, обгоняют, завязываются в клубок, задремалось.
Слезайте! Снежник зарылся на крутом подъёме с реки. Рыбзавод. Точнее бывший рыбзавод, закрытый по чьей-то инициативе в 1964 году. Темно.
Штурмуем гору за два раза. Бураша поднимает санки по очереди. Вначале задорно разгонясь и задиристо бросаясь на бугор, ползя, постепенно затухая и к концу подъема с натугом преодолевая последние метры. Иван на бугре, мы топаем следом. В темноте проступают контуры двух строений, бывшей первоначальной школы, чуть поменьше, перенесённой из глубины заросшей молодым березняком лахты, и частный дом, где останавливаются сейчас рыбаки. «Под берегом несколько снежников, отдыхают»,- произносит Иван.
Мезенский тракт Дальше по Мезенскому тракту.
Последний раз по нему прорывались два Урала, везли косилки. Да так и не довезли, бросили посереди Палтуского болота. Долго всасывала трясина памятники бесхозяйственности, пока работящий соянец Сергей Сычев по лету не принёс за десятки километров тайги и болот тяговитый домкрат, да не подвел ваги. Высвободил косилки. Зимой же перевез в деревню. Разобрал, промазал, собрал. Одну успел продать, вторую колхоз быстро обратно себе забрал. Неча чужое брать, хоть и в болоте, как три года топленное. Из-за этой бесхозяйственности, безысходности, поиска на стороне причин своих несчастий пропадал постепенно могучий ранее колхоз.
Да, как-то странно, встреченные мной люди, не чувствуют себя хозяевами этой земли. Количество примеров превысило мыслимые пределы. Неужели насовсем отбило у нас чувство хозяина, ответственности за свои пенаты перед будущим поколением. Вокруг лежат богатства и они не кому не нужны. Ни беречь, ни пользовать их некому.
Похоже, созданный заказник, сохранив тайгу, лишил жителей чувства родства с природой. Тайга и деревня будто живут в разных измерениях. Вспоминаю, Ковозерье, где богатейшие избные городки по берегам, и здесь, избы общаки, потихоньку доживающие свой век.
Миновали озеро Кучемское. Полпути по колдобинам. Нашел положение тела, при котором ехалось в удовольствие. Перевернулся на живот, голову опер на ладони, чуть приподняв над санками. Получился отличный амортизатор.
Колдобины долбят так, что кажется, душа уж улетела, позвоночник превратился в мягкую ленту, ноги стали воздушными. Еду и убеждаю себя, что это лучший в мире массаж. «Приехали»,- сказал Иван. Приподнял голову, понятно, вторых санок нет.
Сидим с Саней в распадке в просыпающемся утре, рассматриваем поднимающиеся к небу сопки, поросшие тонкими стройными соснами. Ведешь по тонкой пигалице галзом, вверх, вверх, и только под небосклоном увидишь крону. Ух, и стройна! Кой-где лиственница, перегнав сосняк, раскинула крону над лесом. Будто курица-наседка, оберегает своих деток. Прошелся вперёд, буквально через пятьдесят метров развилка. Понимаю, что на Елдому и Кучему. Да лучше вернуться к санкам, слишком уж тут закручены виражи Мезенского тракта, могу и ошибиться, нетуда пойти.
Нарастает гул приближающегося бурана, Иван притянул потерянные санки. Снова цепляем, как положено по порядку, забираемся с Саней в первые сани, поправляем шкуры, взбиваем сено. Иван плавно нажимает газ, трогаемся на встречу с бывшей деревней Кучемой, бывшим поселком Коммуна.
Оказалось, осталось рядом.
Ребята понукают, вставай. Поднимаю голову, огромная поляна с одиноко стоящей избой. Правее развалины, какого-то строения. Ближе к берегу поминальный памятник с чьей-то фотографией. За домом вдали угадывается банька, зияющая на мир проёмом отсутствующей двери. Бывшая Коммуна здесь была,- поясняет Иван.
Изба занята, здороваемся с жителями, приехали на рыбалку втроем. Что ж, нормально, все разместимся. Тороплю Ивана на рыбалку, хариус и с утра вполне может поклевать.
Здравствую речка Сояна Буран скатывается с крутого угора на реку. Мы с Саней следом пешком. Иван так увлекся, что забыл нас и шпарит в газульку, уносясь за поворот. Мы неспешно шествуем по реке. На противоположном берегу тоже памятник, пытаемся рассмотреть,

через приближение фотообъективов. Забраться в косогор по снегу почти немыслимо.
Жаль, не удается разобрать надпись.

Иван на полных порах летит обратно.

Смеёмся, мол, специально сошли, стелу рассмотреть.
Иван рассказал потом, что Памятник последнему жителю Коммуны. Все разъехались, лишь он остался до конца. Поражаюсь его стойкости, и вере. Неужели до последнего верил, что жизнь на реке возродится, что люди вернутся в Коммуну или старую деревню Кучема. Одинокий пилигрим, верный своим убеждением. Преклоняюсь перед его выбором, какие бы ветры его не сподвигали на отшельничество и одиночество.
Несколько километров по реке

Оборачиваюсь, как там Саня. Сидит грибком.

Иван указывает: «Здесь!»
Излучина с противоположным обрывистым берегом.

Под левым берегом бьёт стремнина
