"ИНДЕЙЦЫ" ВЕРХОЯНСКИХ ГОР.(2)
Иван говорит мне, что я хорошо хожу. Это не только о моих ходовых качествах в горах, но и о способности вполне комфортно и самодостаточно жить в дикой природе. Для меня это высокая оценка знающих в этом толк людей. Он одобряет мою экипировку. Хвалит как удобный и вместительный, «… можно утащить целого барана…», мой девяностолитровый рюкзак. Особый интерес вызывает мое походное ружье, легкое и универсальное. Мне комфортно с ними, мы хорошо понимаем друг друга.
Уже через пару недель они будут перегонять оленей с этого места, называемого ими Детхен, на другое стойбище ниже по реке, в место под названием Ковальдхи. Спрашиваю его, как же они будут собирать по горам свое почти двухтысячное стадо. Иван отвечает, что когда пройдет гон, олени соберутся сами. Мол, они сами знают время, когда надо идти вниз. Говорю ему, что, поднимаясь к ним вдоль их стойбищ, не видел следов медведей.
- Нет, - говорит, - все равно есть.
С его слов, если медведь появляется поблизости, его стараются прогнать, если пытается разорять лабазы или гонять оленей, делают засидку и отстреливают.
На ужин запеченные кусочками тарбаганы и баранина.
Пахнут очень аппетитно, но вид их голов с выдающимися вперед резцами отбивает желание полакомиться эвенским деликатесом. Из вежливости пробую маленький кусочек и принимаюсь за баранину. За чаем с голубичным вареньем Иван, улыбаясь, то ли всерьез, то ли в шутку, предлагает мне остаться у них оленеводом. Смеюсь в ответ, что соглашусь только на должность председателя их общественного хозяйства.
Летом у них действительно хорошо: охота, рыбалка, починка зимней утвари.
Спрашиваю, как и где они живут зимой в пятидесятиградусные морозы. Иван отвечает, что в этой же брезентовой палатке, только на нижнем, ближнем к дороге пастбище. Избушки там я не видел и похоже он не шутит. Говорит, что сухих дров на ночь запасают больше и топят на ночь печку лучше. Спрашиваю, топит ли кто-то из них печь всю ночь. Оказывается, что нет, все спят. Чаю, говорит, на ночь пьем одну кружку, чтобы не вставать ночью в туалет.
- Нормально, - говорит,- тепло
Набегавшие изредка тучи исчезли, и погода окончательно прояснилась. Несмотря на то, что днем на солнце еще тепло, вечером, едва солнце закатывается за горки, сразу примораживает, и трава под ногами начинает хрустеть. За пару ночей все в низинах и на склонах изменило свой цвет с зеленого на оттенки желтого и красного.
На следующее утро за Моисеем и Леной опять никто не поехал.
Дима и Николай уезжают верхом на оленях вниз по распадку, чтобы перехватить и завернуть ушедшую туда накануне по склону часть стада. Пока собираюсь и спускаюсь к ним, они уже выгнали оленей на наледь и, выбраковав, забили одного из них на мясо.
Говорят, тот в горах сильно повредил себе ногу. Другие олени равнодушно стоят неподалеку и не выражая никакого беспокойства смотрят на то, как разделывают их собрата.
Мясо, расфасовав по мешкам, кладут в холодный ручей под цинковое корыто, придавив сверху грузом. Это вместо холодильника.
Шкуру растягивают прямо на мху, прибив по краям деревянными колышками.
Иван и Сергей готовят грузовые седла и переметные сумки для мяса и груза, который повезут олени.
Я тоже собираюсь в обратный путь. Иван спрашивает, готовить ли для меня оленя с седлом. Пробую проехаться на олене верхом. Это не так просто как кажется и совершенно непривычно. Вначале закидываешь на верховое седло одну ногу, потом, опершись на палку, закидываешь в седло и все тело. Левой рукой держишься за повод, а правой погоняешь и направляешь оленя палкой. Движение на олене очень неровное, сидеть в седле без привычки неудобно. А еще жалко оленя, который, как мне кажется, прогибается от моего веса. Смущают качающиеся впереди большие ветки рогов. Один неосторожный поворот головы с рогами и, при движении по горам, запросто можно слететь на камни, а то и вовсе со склона.
У эвенов есть отработанные способы, как из полувольного оленя сделать верхового, грузового или пригодного для того, чтобы тащить нарты. В основе их жесткая и даже жестокая, на первый взгляд, ломка воли почти дикого животного, когда оленю приходится подчиниться, чтобы выжить. Так же как охота и рыбалка - это здесь естественная необходимость для того, чтобы выжить самим.
Закончив готовить сумки для груза, Иван перевоплощается в парикмахера и приводит в порядок шевелюру брата Николая.
Тем временем, его жена готовит вкуснейшее блюдо из промытых оленьих кишок. К вечеру на стане появляются еще два парня с Ючугея, пришедшие сюда, как и я, от дороги пешком. По их словам, - «Отдохнуть на недельку». Один из них похож на звена, другой точно якут. Несмотря на внешнюю добродушность, взгляды исподволь острые, испытующие. Не сомневаюсь, что это, так сказать, специальные люди, чтобы посмотреть на пришлого человека, то есть на меня. Несмотря на, казалось бы, большие и безлюдные расстояния, путешествовать инкогнито здесь почти невозможно. Да и у эвенов в бригадах, наверняка, установка сообщать на центральную усадьбу о любых встреченных ими пришлых людях. Мне нечего скрывать, и потому такое внимание меня не напрягает. За ужином парни, не спеша, под мясо распивают принесенную ими бутылку водки. Иван и Николай не пьют. Мне, как гостю, тоже предлагается выпить. Пригубив, отказываюсь, оставив это угощение тем, для кого оно важнее.
Иван вспоминает о завозимых к ним турфирмой из Якутска при посредстве председателя, туристах. Он со смехом рассказывает, как проснувшаяся утром в палатке чернокожая американка, руки в боки, вылупив глаза, смотрела на то, как Валентина Моисеевна, крутя ручку динамо-машины, выходит по рации на связь. А потом выдала на русском, растягивая, с акцентом, слова: «Интерееесная машина…».
Утром завтрак с олениной и деликатесом – костным мозгом из охлажденных на наледи, раздробленных оленьих костей. По вкусу это напоминает нежнейший сливочный крем только более плотный. После завтрака неспешно собираемся и отправляемся в путь.
Отклонив мои возражения, в дорогу мне пакуют чай, сахар, лепешки, сырую и сушеную оленину и баночку с «якутским» сливочным маслом. Говорят, дорога есть дорога, пригодится. Приглашают приезжать к ним еще. Иван едет с нами проводить нас до перевала.
Подъем на перевал не назовешь легким, надеюсь, что дальше, под гору, будет легче. По крайней мере, Иван говорит, что дальше идти будет проще. Прощаемся с ним на перевале.
За несколько дней здесь я сроднился с этими людьми, живущими естественной, искренней и понятной жизнью. Людьми, ничуть не чувствующими себя ущербными от отсутствия многих привычных нам и, казалось бы, необходимых для «нормальной» жизни благ. Глядя на спокойную и размеренную жизнь этих людей, отчетливо понимаешь, что никакие «блага» не стоят того, чтобы ради них растрачивать свою жизнь, меняя ее на деньги или другие искусственно навязанные нам ценности, незаметно и почти неизбежно загоняя себя в замкнутый круг.
Не дойдя засветло до трассы, в сумерках останавливаемся на ночлег. Среди пихт, на камнях, укрытых мхом, непросто выбрать ровное место под палатку. По склонам кто-то бродит. Оказывается, что это олени оленеводов из Тополиного, пастбища которых начинаются по эту сторону перевала. Разжигаем костер, варим оленину, пьем чай. Николай рассказывает, как на таком же привале на их приятеля, спустившегося на двадцать метров вниз к ручью почерпнуть в котелок воды, напал медведь. Тогда его еле отбили, напугав зверя выстрелами в воздух. Рассказал, что его двоюродный брат погиб под медведем, что его отца задрал медведь. Помолчав, добавляет, что тот «все равно старый уже был». А еще он рассказывает, как по устоявшемуся мнению тоже раньше считал, что взрослые медведи утрачивают способность лазить по деревьям, и как переменил свое мнение, своими глазами увидев, как крупный медведь мгновенно взобрался на высокую пихту, чтобы скинуть оттуда медвежонка, которого потом съел. Одна голова, говорит, осталась…
После таких рассказок я в очередной раз осознаю, что все доведенные до обыденности и автоматизма меры предосторожности в путешествии здесь не были перестраховкой.
Когда Николай и Дима уходят спать в свою палатку, я еще долго сижу у костра, пью чай и прощаюсь с этими горами. Скорее всего, это моя последняя ночевка здесь. Жду, когда полная луна поднимется из-за гор, залив своим светом склоны. Но сон смаривает меня и, не дождавшись совсем немного, ухожу.
Ночь морозная. Чтобы спать в тепле, беру в спальный мешок пластиковую бутылку с горячей водой и накрываю спальник сверху куском палаточной ткани. Несмотря на все ухищрения, под утро дрожу крупной дрожью, ища в спальном мешке «теплый угол» и напевая «…пора возвраащаться…» из «Юнноны и Авось». Этой ночью в конце августа было больше десяти градусов мороза.
Утром, спустившись на пять километров, выходим из гор в долину реки Кюбеме. Здесь расстаемся. Николай и Дима уезжают на оленях вправо, где их ждут юные оленеводы, мне же короче выйти к дороге напрямик, через низину.
Добравшись до трассы, перевожу дух и даю зарок в этом году больше не путешествовать далее, чем километр от дороги.
Отжав намокшие после брода через реку портянки, собираюсь подняться в подъем и уже там дожидаться попутную машину, но не успеваю. Нагнавший на подъёме Камаз, останавливается и подхватывает меня с собой. Водитель говорит, что едет до Алдана и готов подвезти прямо до туда. А там уже есть железная дорога, там цивилизация… Но мне еще надо в Хандыгу, где у приятеля осталась часть моих вещей.
У деревянного моста пока ждали дорожников, менявших прогнившие доски и брусья, переодевшись в чистое, складываю в сторонке превратившиеся за два месяца почти в лохмотья дорожные штаны и шерстяные портянки. Путешествие кончилось.Теперь это просто дорога.